Звездная рапсодия - Страница 82

Аверин выслушал монолог Эо молча, опустив голову. Несколько раз он порывался возразить, но как-то незаметно для себя самого поддавался мягкому, молчаливо сдерживающему влиянию, которое исходило от сидящей рядом и по-прежнему не отпускавшей его руку Лены… Конечно, в словах Эо — своя логика, свой резон, но были, по мнению Аверина, и слабые места, «какая-то изначальная липа», как считает Иван Алексеевич. Но вот если бить только по этим слабым местам, не будет ли это выглядеть мелочным, недостойным? Наверное, надо еще и еще подумать.

— Наберись мужества, Николай, — продолжала Эо, — и сознайся: вы еще не настолько взрослые, чтобы отвергать советы со стороны. Вы еще не прониклись чувством ответственности не только за будущее, но даже за свое настоящее. Хоть вы и стали на этот путь, однако все еще допускаете тяжелые срывы, в ряде случаев действуете недостаточно решительно, энергично. И еще. Ты сказал: «принимаете на себя функции бога». Не слишком ли сильно? Все ваши мировые религии вкладывают в понятие бога нечто принципиально непознаваемое. Мы же с самого начала всеми силами старались объяснить вам, что у нас нет ничего сверхъестественного — такого, чего рано или — поздно вы не могли бы понять, чем не сумели бы овладеть. И ты убедишься, — мы сделаем это, когда здесь появятся ваши коллеги из Западного полушария, — что сумеем внести полную и окончательную ясность абсолютно во все, что произошло с вами и между нами. В том числе и в некоторые особенности нашего пространства-времени, — она улыбнулась, — я ведь знаю, что именно это больше всего тебя беспокоит.

— А теперь, — вызывающе поднял голову Аверин, — попрошу ответить на такой вот вопрос: если вы и в самом деле такие добрые и ответственные, могущественные и всезнающие, то как же вы могли допустить такие накладки в нашей истории, нашем развитии? Где была ваша «родительская», указующая и направляющая десница во времена святой инквизиции? Как вы смели спокойненько «собирать информацию» во время фашистских путчей и разгула фашизма, опустошительных войн и ядерных взрывов, унесших сотни тысяч, миллионы жизней ни в чем не повинных людей? «Не имели права не вмешиваться»! Так где же тогда оно было, это ваше вмешательство?!

Рядом с Эо стремительно поднялся Гаал.

— Я отвечу тебе, Николай. Но отвечу вопросом на вопрос: не задумывался ли ты о том, что могло бы случиться, если бы все из перечисленных тобой зол развивались по экспоненте?

— Человечество само находит в себе силы для борьбы! — вскинулся Николай. — Уж не хотите ли вы сказать, что это вы нас спасали?

— Мы делали все, что могли и на что имели право, Но мы не всемогущи, наши силы не сверхъестественны. Мы можем эффективно помогать лишь там, где функционирует система, компоненты которой постоянно и целеустремленно совершенствуют себя и систему в целом. Но вот там, где царит — хаос, где в качестве компонентов выступают варионы множества, которые то и дело меняют свои параметры, работая лишь «на себя», там мы бессильны. Мы не издаем законы, Николай, — они существуют объективно. И мы, и вы находимся в прямой зависимости от этих законов. Но вот относительно вас мы оказываемся в роли смягчающего звена, назначение которого — коррекция, ускорение либо замедление… Вообще же сама категорическая постановка вопроса «вмешательство или невмешательство» неправомочна: могут быть ситуации, в которых никакое вмешательство не может иметь места; и обратно — бывают случаи, когда позиция стороннего наблюдателя, невмешательство равнозначно преступлению. Мне кажется, это элементарно. Истина всегда конкретна — во всех своих аспектах и следствиях, а потому везде и всегда вопросы вмешательства или невмешательства должны решаться, исходя из конкретной ситуации… Подумайте, мы не торопим вас. Если вы останетесь уверенными в том, что никогда не сумеете согласиться с нами, — будем говорить еще и еще. Мы не имеем права уходить до тех пор, пока в наши отношения не будет внесена полная ясность.

— Пока Эо собирает остальных, — сказал Гаал, — я займу вас иллюстрациями некоторых положений, высказанных нами ранее. В частности, постулата необходимости борьбы а каждом человеке, в необходимости его сознательного подъема над тем, что досталось ему в наследство… Это к вопросу о свободном времени. Юон, помоги мне, а вы, друзья, подойдите ближе, сюда.

Гаал и Юон стали друг против друга, соединили раскрытые ладони рук, уперлись в них взглядами.

Людям показалось, что воздух над этими ладонями сгущается, образуется какая-то светлая полусфера, в которой видны многоэтажные здания, проспекты, вереницы автомобилей, деревья… Все это было крошечное, почти микроскопическое, но видимое с поразительной отчетливостью, реальностью.

— Есть тут один прелюбопытнейший человечек, за которым мы уже давно наблюдаем, — вполголоса продолжал говорить Гаал, не отрывая взгляда от ладоней, — И если нем сильно повезет…

Невский и Воронов обменялись быстрыми удивленными взглядами, одна и та же мысль-воспоминание пришла им в голсву: несколько дней назад они вместе листали альбом репродукций картин Чюрлениса, и эта сцена живо напомнила им теперь картину, названную художником «Короли». Только обстановка там, как и внешность самих «королей», была несколько иной: Чюрленис изобразил двух почтенных старцев на фоне предзакатного неба, в старом лесу… Но смысл был точно такой же: на их раскрытых и сомкнутых ладонях сияла небольшая, залитая солнечным светом полусфера, в которой можно было различить крохотную фигурку человека, идущего по дороге от маленького домика…